Внутренний голос тихо шептал ему – Обернись, ну же, давай. Они ждут. Внутренний голос сводил с ума, медленно но верно, подбивал его нарушить свое основное правило – не выдержать театральности момента, этого чувства ускользающих взглядов на спине, посмотреть в глаза тем, кто изучает его с ног до головы, глазами полными вожделения и может быть, раздевая его тело. Не оборачивайся. Нужно ждать и уйти не подняв на них глаз. Так будет правильнее. Так будет лучше. Неизвестно привлекает по-своему, влечет и манит сильнее того, что рядом, что возле тебя, на расстоянии вытянутой руки. Такова уж природа человека, сама суть его – запретный плод, недостижимое, то, что заведомо нам не принадлежит и принадлежать не должно – будет сиять и казаться просто пределом мечтаний, застить глаза и притягивать внимание сильнее и сильнее. С женщинами еще можно сыграть на любопытстве – это их главный грех, который погубит любую девственницу, скажем, да и не только. Внучки Евы, сорвавшей яблоко с Древа Познания, осознано или не осознанно для них самих, стремятся повторить этот феерический «подвиг» ветхозаветной жены. Глупости какие.
«…раскроются глаза ваши, и вы станете подобны Богу, зная добро и зло.» - сама собою всплыла в памяти строчка из Писания, и губы его тут же изогнулись в пренебрежительной улыбке. И как она могла на это купиться? Страсть к опыту, к дерзновенному эксперименту, противоречащему здравому смыслу порой, есть в нас всех. А перешла она именно от них… Сладость запрета, недосягаемости, желания, и сияние звезд, которых не коснуться  рукой. Играешь, манипулируешь, интригуешь, или напротив - сам  же на все это клюешь, внимаешь и очаровываешься, не замечая мира вокруг. Он предпочитал, безусловно, первую роль. Всем остальным же – оставлял участь ведомых.
Голоса за спиной шептались беспокойно, сбивчиво, возбужденно. Он ведь как новая игрушка для этих великовозрастных «деток», девочек и мальчиков - красивый, холеный мужчина в цвете лет, знающий цену себе и не только, и не разменивающийся по пустякам. Был бы он преподавателем – слава бы разлетелась еще быстрее, сверху вниз, от преподавателей - студентам, но участь лаборанта на кафедре… Впрочем, какая ему разница? Постепенно и умеренно они придут к нему в руки. И не только в руки. Стиви Галлахер – это имя будет звучать на устах, непременно, в каком качестве – не так уж важно – в предоргазменных стонах ли, в местных сплетнях молодежи, или многозначительных шепотках преподавательниц бальзаковского возраста, отмечающих импозантность вот таких молодчиков. Внимание он уже привлек одним появлением, а на лекциях появляться не составит труда – вот там-то все и завертится.. И возможно только тогда они поймут кто здесь игрушки и куколки на ниточках, и кто кукловод.
Ему смотрели в след, каждый его уверенный шаг звучал раскатисто, стремительно и даже немного грозно. При всей своей массивности и крепости тела, он не создавал впечатления тяжеловесности и громоздкости, как то бывало с теми, кто чрезмерно увлекается развитием собственного тела. Себя он просто любил, и не ухаживать за собой не мог. Аккуратно-выглаженная рубашка, тонкий галстук, брюки со стрелками, которые могут порезать бумагу – органично он выглядел в любой одежде, да и без нее… И знал об этом.
Ладонь Стивена легла на латунную ручку двери, и он уже было хотел с усилием нажать на нее, но остановился. Постучать, как же, первый раз – и без стука. Снова на лице скользнула саркастичная улыбка, серые глаза на мгновение потемнели до синевы, он как-то картинно поднял ладонь и постучал в деревянную створку. Ответа не последовало. Ну что же,  стучал, ритуал соблюден, и теперь спокойно могу войти. Могу.
Рука мгновенно опустилась к ручке, и он секундой позже уже отворил дверь, и заглянул в аудиторию. В просторном, светлом помещении, какие всегда отделяют под лекционные залы, было пусто слишком ярко. Воздух был сухим, тонко пахло жженым табаком и мужским парфюмом. Не его, конечно же. Галлахер втянул в себя сомнительное амбре, сдавленно кашлянул, и зашел в аудиторию.

Стоило ему сделать шаг внутрь, только ступить на уже потертый паркет до блеска начищенными туфлями из черной кожи, которые сейчас неприятно скрипнули, как вдруг он снова ощутил эту тоненькую иголочку чужого взгляда, которая быстро впилась в спину, где-то между лопаток, ровно на клапане рубашки, и живо стала двигаться по широком ровным плечам, мгновенно опустилась ниже по спине, без заминок преодолела рубеж ремня, делящий фигуру Галлахера пополам, и слегка приостановилась на ягодицах, явно оценивая, опустилась ниже, по брюкам к обуви. Стив специально картинно замер на долю секунды и только после, с явной ленцой во всех в движениях повернулся к смотрящему (или смотрящей, кто уж там знает?). И все-таки он был уверен что смотрящему, потому как о преподавателе вспоминали как о мужчине, с какой-то длинной, показавшейся ему нарочито аристократичной и изящной фамилией. Что-то из ХIХ века, с каким-то разрывом и всполохом посередине... Фитц...О, черт, надо было запомнить.
И таки да, напротив Стивена, в собранной и строгой позе, как то и подобало настоящему учителю, наставнику, сидел еще моложавый мужчина средних лет, постарше самого Галлахера лет на пять-шесть, приблизительно. Визуально Стив мог определять возраст практически мастерски - неглубокие морщинки у век, еле заметные тени складочек у губ, суховатая кожа на щеках... Да, слегка за тридцать, не больше, иначе бы стал увядать. Вокруг того, стол был завален листочками, исписанные разнокалиберным почерком, руки его покоились перед собой, а ручка лежала на крышке стола перед ним. Тонкие губы, расцвевшие в доброжелательной и какой-то излишне сладкой, приторной улыбочке, ясные голубые глаза, лучившиеся радушием и теплотой, круглый подбородок и тонковатая шея, с застегнутыми до единой пуговицами - он даже не выбивался. из этого своего образа педагога-лектора, явного гуманитария, словесника. Но что-то в нем было, определенно. Глаз цеплялся за отдельные детали внешности, как-то бывает с людьми особого толка - обаятельными, харизматичными, своей особой притягательностью. Такие уловки действуют на женщин безотказно, как же. Спорить буду - местные стервы все кости ему уже перемыли и обглодали, вон какой сухопарый, - подумал парень, стоило новому знакомому неуверенно встать из-за стола и как-то совсем растерянно залебезить. Говорил он вкрадчиво, спокойно и тихо. Мужчина  вежливо представился (все-таки Фитцжеральд, точно! Как могло вылететь из головы?), и поинтересовался любезно и почтительно - что, собственно, Стиви нужно в этом богом забытом местечке? Парень не медлил с ответом, он сдержанно кашлянул в кулак и начал говорить, немного понизив голос, предав словам веса и уверенности, хоть и чувствовал он себя явно поувереннее собеседника.
- Желаю здравствовать, мистер Фитцжеральд, -  поздоровался он, и сделал несколько уверенных, быстрых шагов к столу преподавателя - четких, резких, ярких. Пусть он и никогда не был модельщиком, показать себя мог как не многие. Произвести впечатление, привлечь - главное сейчас. Оказавшись рядом с Имсом, он протянул ладонь перед собой, и почтительно кивнув, стал говорить чеканя каждое слово - Галлахер, Стивен Галлахер. Можете звать просто Стивом, так мне привычнее. - парень быстро провел языком по сухим губам, и продолжил не меняя тембра - Я из деканата. Мне сказали, что кафедра английского языке нуждается в помощнике преподавателя, и я хотел бы занять эту должность. - он сделал яркий акцент на "я", и снова кивнул - Заявлением мною подано, и теперь мне сказали познакомится с преподавателем. Это ведь вы, я не ошибаюсь, Имс?
Все это время безумная, какая-то дикая схватка их взглядов не прекращалась. Лицо Стивена озарила торжествующая, уверенная и открытая улыбка, а глаза смотрели с прищуром и лукавством, когда Имс наконец отвел глаза. Торжествующий момент длился не так уж долго, но и этой маленькой победой он был доволен. Мелочи решают все. Триумфатор.

Доподлинно известно, что выигравший только одну битву, далеко не всегда становится победителе всей войны. Иногда проигравший может именно этим поражением убить напряжение, всю интригу и завязку на корню, поддаться, снизить обороты и свести весь саспенс на нет. Таких людей - слабых, тут же идущих на попятную, увидев тонкую стеночку из ткани, кажущуюся непробиваемой только на первый, поверхностный взгляд, сдающихся и не умеющих бороться за свое, Галлахер недолюбливал. И это еще слабо сказано "недолюбливал". Он презирал их. И, тем не менее, в нем жила эта личная, отвратительная привычка проверять людей на прочность, крепость духа в первую очередь, по своему, выбивая из всех спесь, напускную уверенность и эгоизм, который бы стоило выбить из него самого. Да только не нашлось таких смельчаков ни в школе, ни к колледже, ни на прошлой работе. Определенный сорт людей, круг чувствующих себя иначе, крепче стоящих ногами на земле ищущих устремление куда-то ввысь. К каждом из таких людей дремлет упругая пружина неизмеримой силы, отпустив которую, человек становится на порядок высшим существом, отпуская обыденность и рутину. В глазах других людей, в умах окружающих и в их сердцах такие люди обладают совершенно иными талантами, обязанностями, чертами характера и поведения, присущими лишь изысканным тиранам, дающим и забирающим с нечеловеческой силой и энергией - и не важно что - жизнь, любовь, или материальные блага, или просвещенным императорам-садистам, безумным кифаредам, наблюдающими за пылающим мирком пешек, низко летающих птиц, у них под ногами, смеясь их мукам в лицо. Ведущие в танце, вращающие землю, поворачивающие небосвод. И только трезвый взгляд, лишенный предвзятости, предрассудков, и страха, может наконец отделить правду от вымысла.
За кратчайший срок своего нахождения где-бы то ни было - в любой компании, обществе, определенном кругу, группе - Галлахер знал и мог потрясти и умы и души людей, не склонных к беспочвенной экзальтации, случайным симпатиям, и внезапному расположению к кому бы то ни было. К каждому он смог бы найти подход, узнать, по своему подтянуть незаметные крючки, на которых висит душа субъекта, и натянуть их до предела. О внешности и разговора не идет - вся правда была в том, что внешность его буквально лучилась тем самым внутренним миром, который рвался из него наружу. Его всегда считали сведущим, активным, адекватным (!), несмотря на то, что в сущности он только умел распоряжаться. Удивительно умело и точно. Нет, чудес здесь не было... Но что-то же было!?
Именно сейчас, он и сам чувствовал что воздух в кабинете несколько напряжен, как то бывает перед грозой. Он умел излучать тот особый род энергии - энергии слепящей, выбивающей некоторых из седла, грозной и величественной. Пусть он и не отличался высоким ростом, в глазах многих он выглядел фактически великаном,  с косою саженью в плечах, и затуманенным взором. Восторг, вдохновение, яростная радость и страсть – эти чувства заполняли все пространство, где находился Стивен.
Рука преподавателя была прохладной и сухой. Не волнуется. Это пока. Ничего. Все будет - приободрил себя Стиви, и опустив пожатую ладонь, стал выслушивать елейно сладкий голосок Имса, который полился тонкою струйкой. Взгляд голубых, прозрачных, и каких-то...наивных (?) глаз потерянно блуждал по лицу и телу Галлахера, от чего тот сделался только смелее и убежденнее в своей неотразимости. К вниманию он был более чем привычен, об том и речи не шло, и не важно уж какого пола был увлеченный им субъект - мужчина или женщина, молодой паренек или тонкая барышня - все равно, ему это только льстило. Хотя, почему это льстило? Совсем нет. Это стоило бы принять как данности.
Тем временем, Фитцжеральд присел на край стола, и словно то пытаясь разрядить обстановку, решил пренебречь официозом и расстегнул верхнюю пуговку на вороте, убежденно полагая что станет легче дышать или прохладнее. Смешно. Было в этом взгляде что-то еще. Заинтересованность? Нет-нет, не та заинтересованность, что была на обычных собеседованиях, совсем нет. Плоть? Похотливость? Стиви бы открыто ухмыльнулся своим мыслям, но сдержался. Ах вот ты какой дядя-учитель-английского-и-истории! Что-что а наметанный глаз Галлахера не подводил. Он знал как смотрят гетеросексуалы - некоторые презрительно, в тайне завидуя его форме, знал как смотрят женщины - с желанием, но запретом, а то и вовсе без него, и как смотрят другие мужчины... Примерно вот так. Не стесняясь, но останавливая себя. Как порой смотрел он сам.
Фитц, тем временем, уже вовсю кивал, подтверждая сове согласие, что-то бормотал о сверхсрочном приеме, подтверждении, и ... внезапно поинтересовался образованием. Ну что же, вполне уместный вопрос.
- Я могу присесть? - Стив снова поднял глаза на Имса, указав головой, на стул, стоящий напротив учительского стола. Зная ответ наперед, парень сел на стул расслабленно, уже по-хозяйски, раскинув плечи, и сложив руки на груди, и отведя голову в сторону, тонко намекая - "Я смотреть не буду, можешь наслаждаться.", стал размеренно и не быстро говорить:
- Я гид-переводчик. Закончил университет в Филадельфии, штат Пенсильвания, США. Свободно говорю на трех языках - немецкий, французский, и чешский, понимаю испанский. Наверное, вы уже поняли по акценту, что я американец. В Швейцарии совершенно недавно - пару недель, не больше.- тут молодой мужчина остановился, и повернув голову к Имсу, поинтересовался - А вы ведь тоже не местный, верно? Не чувствуется акцента совершенно. Вы англичанин?